ПОСЛЕДНИЕ В РОДУ

В 1946 году, когда отец пошел в первый класс, на самом первом уроке учительница попросила: «Дети, поднимите руки, у кого есть отцы».

Подняли только трое из сорока.

До восьмого класса отец тайно страстно им завидовал.

А потом горечь с возрастом куда-то делась.

Но сейчас, он говорит, это чувство вернулось снова.

«Я очень хорошо помню этих детей. Два мальчика и девочка. Счастливцы».

Отцу в этом году исполнится семьдесят три.

Последнее, что он помнит о деде, — как сидит у него на коленях и теребит кобуру. Через несколько дней весной 1943 года дед Семен отправляется на фронт, а его жена, моя бабушка Циля, вскоре будет призвана на работу в прифронтовом госпитале в Могилеве. Она оставит в детдоме двух младших детей — шестимесячную Марину и полуторагодовалого Диму, но возьмет с собой старшего — трехлетнего Витю. Из оставленных детей выживeт только Дима. Когда бабушка забирала его в 1945 году из детдома, он еще не умел ходить.

В госпитале во время обхода главврача раненные будут прятать моего трехлетнего отца под кроватями. На всю жизнь он помнит запах мази Вишневского, которой медсестры на перевязках забивали страшные раны — запах дегтя и ксероформа.

Отец помнит, как он ужасно себя вел, капризничал, вредничал, все время куда-то убегал, терялся. Однажды в один из таких побегов он оказался на сцене, перед рампой и полным залом, — в тот день в госпиталь приехали артисты и раненные готовились смотреть концерт.

Дети ведут себя плохо потому, что у взрослых что-то не ладится. В качестве наказания вышедшая из себя мать запирала сына ненадолго в барачный чулан. Однажды она выволокла его через минуту и, встряхнув, сказала:

— Ты так плохо ведешь себя, а у нас папу убили.

В моем случае безотцовщина моего отца распространилась и на меня. Не уверен, что мой случай исключительный. Сиротство может быть очень глубокой раной. Хотя у меня самый лучший отец на свете. Есть в мире такие вещи, которые нашей собственной волей не исправить. Судьба, например. Вот это сиротство мы с ним и претерпевали вместе, оба не очень-то понимая, что с нами такое, что за печать, какая память. Но это сейчас понятно.

Про деда я вспомнил, когда обнаружил, что есть в природе оцифрованная база Военного архива в Подольске — «ОБД Мемориал»: кто, где погиб, был призван, награжден, пропал без вести, попал в плен, захоронен. Я не знаю, кто делал эту базу, но я точно могу сказать, что она есть наше национальное достояние, вероятно, самое ценное, самое дорогое для русского народа, корень его национального возрождения, о котором никто уже давно не чает. Ибо какая есть единственная метафизическая заслуга у русского народа в XX веке? А вот именно эта: то, что он, русский народ, пожертвовал собой для того, чтобы антихрист был раздавлен. Хорошо, это более или менее понятно. А вот то, что вторая голова антихриста — Сталин поднял на жертвенник своего проклятого молоха народное тело — крестьянство и прибавил к нему все лучшее, что только в народе было — интеллект, достоинство, сознание, свободу, — вот это нам еще предстоит осознать и сбросить с себя наваждение, которое до сих пор, вместе с призраком СССР, управляет бытием на нашей огромной части суши. Сталин не столько убивал, сколько растлевал человеческую природу. Суть тирании не в людоедстве, а в том, чтобы распространить устои тирана на все слои общества, обрести в каждой клетке общественного бессознательного наместника. 

В моем сознании единственные подлинно русские люди, чьи личности доступны мне внутренне и на которых я хотел бы походить, — это моя бабушка, Акулина Герасимовна, которая меня воспитала, мой дед Семен, погибший на войне, и Андрей Платонов, но с ним проще, поскольку имеется его текст. 

На руках моей бабушки в голод 1933 года на Ставрополье умерли двое детей, муж, мать. Это она мне объяснила, что сердце русского народа было вырвано, когда колхозными начальниками стали главные пьяницы их крестьянской общины, хлеб на участках которых гнил под дождями, скошенный общественной косилкой, но не убранный благодаря запойной привычке его хозяев. И это она вскормила меня с пониманием того, что Сталин есть убийца, и что русский народ — исходя из ее бесконечных рассказов о жизни крестьянской общины села Ладовская Балка (Чевенгур и Йокнапатофа меньшие топонимы в моем сознании, чем великая Ладбалка) — народ умный, трудолюбивый, добрый, верующий, милосердный, порядочный, исполненный уважения к чужеземцам и достоинства в общении с ними. Моя бабушка была очень остроумна и полуграмотна, а вера ее была абсурдна и глубока, какую и полагается иметь человеку, у которого на руках умерли от голода все близкие, и он при этом остался верующим в Того, Кто их у него отнял.

О деде Семене нашей семье известно мало, ничего особенного, кроме того, что мать моего отца его самозабвенно любила. Деду было двадцать девять, он недавно только успел повзрослеть всерьез, хоть и был отцом троих детей. Я читал его письма с фронта — краткие и исполненные нежности. Родился дед в Уральских горах, в одном из Демидовских заводских городков. Был он необыкновенно красив и статен. Погиб в Белоруссии 1 января 1944 года. Именно поэтому бабушка никогда не праздновала Новый год. Елка, подарки, праздник, — все это было всегда вне ее дома. 

Так почему столь важна деятельность тех неизвестных мне людей, работа которых по оцифровке военных архивов видится мне самым существенным, что было сделано в новой России. Это — единственная вещь, имеющая отношение к главному, чего у нас нет: памяти. Память уничтожалась вместе с людьми, вместе с человечностью. Мертвые издают титаническое молчание. «Видимый мир заселен большинством живых» — именно потому, что молчание мертвых не рушимо. Но его можно услышать. Я услышал его, когда оказался на Мамаевом кургане, у подножья великой Матери-Родины. Тогда над курганом уже сгущались сумерки. Почти никого не было на парковых дорожках, и я прошел в одиночестве в гранитный мемориал и вышел из него и читал списки погибших сержантов, замечая в них преобладание закавказских фамилий. Курган этот набит сотнями тысяч жизней, но не в количестве дело. А дело все в молчании, которое стоит над этим местом — высоко над Волгой, по которой семьдесят лет назад ходили оранжевые мастодонты, скрученные из клубов пламени, разлившегося из разбомбленных хранилищ, полных апшеронской нефти, к которой рвался Гитлер, чтобы получить топливо для последнего броска. 

Яд ва-Шем. Вот этот архив и есть наш Яд ва-Шем. Мне товарищ рассказывал, что видел недавно на Валдае поклонный каменный крест, с Христом и вырезанными на нем силуэтами солдат, вернувшихся домой: шинели, пилотки, вещмешки. Я поразился. Этот крест словно бы воплотил мою давнюю тяжкую мысль. Я считаю, что нам нужен свой Яд ва-Ше́м. В Израиле — это мощная организация: Национальный институт памяти жертв Катастрофы (Шоа) и героизма. В Иерусалиме на горе Памяти (Я‘ар ха-зиккарон) находится мемориальный комплекс, чье название взято из Библии: «...им дам Я в доме Моем и в стенах Моих место [память] и имя, которые не изгладятся вовеки...» (Ис. 56:5). 

Впервые я там оказался, как и на Мамаевом кургане, — в сгущающихся сумерках. Я вошел в сосновый лес на горе Герцля. Переговаривающиеся по-русски старухи брели по тропе к военному кладбищу. Они рассказывали друг другу, как прошел день, на какие продукты были скидки в супермаркете. Я обогнал их и стал подниматься вверх по тропе, немного скользкой от обилия хвои. Дальше сосны, тишина, полумрак. Невдалеке от тропы стоит небольшой мемориал из белоснежного мрамора. Это памятник последним в роду: тем, кто выжил в Катастрофе и погиб в боях за независимость Израиля, не оставив по себе потомства. Полый мраморный клин, глубоко, как колодец, погруженный в землю. На дне — горстка хвои. Не передать словами ошеломляющее впечатление от этого взгляда в белокаменную пропасть.

Русскому народу нужна такая белая пропасть, — как никакому народу еще. Она нужна, чтобы в нее заглянуть и всмотреться самому себе в лицо. 

Бабушка ездила в Белоруссию искать могилу мужа два раза — в 1964-м и 1979-м. На запрос Военный архив в Подольске сообщил только, что дед захоронен в Паричском районе Гомельской области. А как тут разберешься, где именно кости родные лежат, когда вся Белоруссия — одна большая солдатская и еврейская братская могила. В каждой деревне свои два захоронения. Солдаты отдельно, евреи отдельно. 

После того, как благодаря «ОБД Мемориал» я нашел точное место захоронения и обнаружил, что дед погиб, не дождавшись наградных документов на Орден Красной Звезды, к которому был представлен, мы с отцом отправились в Печищи. «ОБД Мемориал» сообщил также, что дед за 1943 год имел уже два ранения, а в бою за местечко Подровное отразил контратаку немцев — поднял роту во весь рост, захватил четыре грузовика, пушку и подбитый «фердинанд» (тяжелая самоходно-артиллерийская установка, истребитель танков).

Кроме того, я обнаружил, что в списке погибших в тот день солдат и офицеров были еще восемь человек. Я поискал ссылки на них в интернете, в книгах памяти, более или менее выложенных в общий доступ, и обнаружил, что один из них получил Героя Советского союза посмертно. И это стало ниточкой, благодаря которой я нашел описание боя, в котором погиб дед Семен. И бой этот оказался примечательным. Но обо всем по порядку.

Путь наш лежал через зиму средней полосы по M4. За Минском скоро начались реликтовые леса Полесья, вступив в которые, чувствуешь, что еще сто шагов по бедро в снегу и уже не выйдешь к дороге никогда. На заправках неизменный туалет с новым кафелем и вокруг — чистенько, бедно, пустынно, казенно. Однотипные алебастровые заборы с затейливым рельефом, отстоящие всего на метр от кромки шоссе. И сосновые леса, заросшие мхом и заваленные шапками снега перемежаются полевыми ослепительной белизны опушками.

Деревня Печищи была основана в конце XIX века неподалеку от еврейского местечка Паричи. Легенда сообщает, что у паричского помещика тяжело заболела дочь и отец ее обратился к местной еврейской общине с просьбой о молитве и медицинском вмешательстве. Девушка выздоровела, а благодарный отец подарил евреям землю — поле посреди лесов и болот. На поле стояла древняя печь для перегонки дегтя, так что с названием нового поселения затруднений не возникло. Вскоре в Печищах были отстроены синагога и еврейская школа, появились кузница и кожевенные мастерские; в 1926 году здесь проживали 423 человека. Что еще можно узнать об истории этого живописного уголка белорусского Полесья? Немного. Известно, что во время погрома в апреле 1921 года в Печищах было убито семь евреев; помощь пострадавшим оказывал «Джойнт». Раввином в Печищах в 1920–1930-х годах был любавичский хасид Эли Левин. А в 1929 году здесь был создан колхоз под названием «Кампф». Еврейская история Печищ заканчивается 10 февраля 1942 года, когда немецкий карательный отряд вывел из домов 120 евреев и расстрелял их близ кладбища на краю леса, в километре от деревни. После этого поселение было практически сровнено с землей, на его окраине немцы установили четыре дзота, в здании школы разместился штаб. Той же зимой неподалеку от Печищ, в деревне Высокий Полк, было расстреляно 1700 евреев из Паричей. В Шатилках — 351. В деревне Давыдовка — 129. 

В самом начале войны наступление немецкой группировки «Центр» фактически пронзило Белоруссию. Минск был оккупирован 28 июня 1941 года, когда советская номенклатура уже тайно покинула город. В брошенном на произвол судьбы городе погибло почти 100 тыс. евреев. Жертв по всей Белоруссии тем меньше, чем дальше на восток.

Партизаны часто спасали евреев, но до весны 1942 года положение лесных отрядов было тяжелым: они были оторваны от поддержки населения, им не хватало средств связи и оружия. Не приспособленные к жизни в лесу старики, женщины, дети, больные и истощенные люди сковывали действия партизан. Кроме того, евреев иногда принимали за немецких шпионов, поскольку не верили в возможность их спасения из оккупированных нацистами городов и местечек. Нередки были и проявления антисемитизма в партизанской среде.

Из воспоминаний режиссера Вилена Визильтера, следует, что Иван — прототип героя Богомолова и Тарковского из «Иванова детства» — это еврейский мальчик, у которого немцы на его глазах убили всю родню. Парень бежал к партизанам и потом страшно мстил фашистам. Партизаны называли его «наш героический жиденок».

Операция «Багратион» — одна из крупнейших военных операций в истории человечества. На территории Белоруссии фашисты выстроили глубоко эшелонированную оборону. К концу 1943 года назрела необходимость атаковать клин немецких сил, вдававшийся в глубь советской территории на 900 километров и угрожавший фланговыми ударами. Но только к лету 1944 года было скоплено достаточно сил, чтобы нанести сокрушительный удар по превосходно укрепленному противнику.

В ходе подготовки операции «Багратион» 170-я стрелковая дивизия (уже второго формирования, первый ее состав погиб на полях сражений в самом начале войны) отличилась при взятии Речицы и вклинилась в оборону противника в направлении Бобруйска. 

Ночью 1 января 1944 года мой дед, командир пулеметной роты 717-го стрелкового полка 29-летний старший лейтенант Семен Кузнецов получил приказ: действуя совместно с разведротой, выбить противника из Печищ. Командование надеялось так — атакой — поздравить немцев с Новым годом. Незадолго до боя за Печищи разведроте под командованием 22-летнего Петра Афанасьевича Мирошниченко было приказано провести разведку местности. Разведчики у линии обороны на подступах к Печищам обнаружили три дзота. Четвертый не заметили.

В новогоднюю ночь рота разведчиков и рота автоматчиков, которой командовал дед, отправились навестить фрицев. В их планах было зайти с тыла, но, отклонившись от трех дзотов, они нарвались на четвертый. Заработал пулемет. Бойцы — кто выжил — залегли, зарылись в снег. Приближался рассвет. На свету, с 15-20 метров, их перестреляют, как куропаток. Командир разведчиков Мирошниченко, видимо, осознав свою личную вину, рванулся к огневой точке. Пулемет был на мгновение закрыт, и этого хватило, чтобы забросать дзот гранатами.

Имя П.А.Мирошниченко потом внесли в пропагандистские списки бойцов, повторивших подвиг Матросова. Летом 1944 года он был посмертно представлен к званию Героя Советского Союза.

Когда именно погиб дед, не ясно. В самом начале, или он лежал несколько часов в заснеженных потемках, ожидая своей участи.

Печищи находится посреди лесной глухомани, с болотами и пространными облаками мха. В селе теперь конезавод. На местном кладбище чуть в стороне — ухоженная могила: металлическая стела с пятиконечной звездой и табличкой: «120 советским гражданам, зверски замученным гитлеровцами в 1941-1942 гг.». Очевидно, на этой могиле должна быть другая надпись и другая звезда. В центре таблички — вмятина от срикошетившей пули вандала.

Список расстрелянных в Печищах евреев находится в Яд ва-Шем. В Белоруссии таких могил более пятисот, в них лежат около 900 тыс. евреев.

Номер записи... Кузнецов С.Н. 1915 года рождения, Ординский район. Призван в городе Кунгур. Старший лейтенант 717-го стрелкового полка Речицкой дивизии — 170-й стрелковой дивизии 48-й армии 1-го Белорусского фронта. Погиб в бою 1 января 1944 года. Похоронен в деревне Страковичи Паричского района Гомельской области, Белоруссия.

Ночевали в Светлогорске, в бывшем, что ли, «Доме колхозника». За окном снежно и ясно. Отец взволнован. Номер убогий: две тумбочки, две кровати, провонявший чем-то холодильник, телевизор, по которому идут угрюмые передачи, похожие на трансляции из детства: «Сельский час», «Музыкальный киоск», «Утренняя почта».

От окна пластами отваливается понизу холодный воздух. За стеклом дымы столбами уходят в небо. 

В Светлогорске я вспомнил, что, когда жил в Калифорнии, каждое утро шел в университетскую библиотеку и ждал, что в боковом зрении появятся зеркальные, солнцезащитные панели корпуса Curtis Library, Davis University. Тогда я чуть изменял траекторию, начинал поглядывать под ноги, и искаженная моя фигура, протекая по серебряной кривизне, потихоньку собиралась на плоскости, так что можно было смотреть на нее без отвращения. А шагов через пять я встречался взглядом с дедом.

Черты его вдруг резко проступали в преломлении, случайно выстроенном именно этой парой панелей. Сначала это казалось ошеломительным, но постепенно я привык и подходил к библиотеке с радостным чувством встречи.

В Светлогорске нам совсем не спалось. Я вспоминал детство. Как каждую осень страстно ждал зимы, потому что занимался хоккеем, вспоминал, как мы, дети, таскали доски с заводского склада, чтобы строить из них хоккейную коробочку. Нынче я давно не жду зимы и опасаюсь осени. 

Отец вставал, подходил к окну, прислушивался к чему-то.

Из окна доносилось свечение снега. Отец вдруг вспомнил, как они с матерью едут в кузове «студебекера», а мимо идет колонна пленных немцев: серо-зеленая форма. Он испугался, стал кричать: немцы! немцы! И еще он помнил овчарку саперов — гигантскую псину, выше его, ребенка, роста.

Утро 31 декабря выдалось хмурое. Мы приехали на автовокзал, где застали двух старух, сидевших на своих баулах. Одна из них знала, где находятся Страковичи: «Так то ж через лес на Печищи».

В сельсовете Страковичей нам сообщили, что когда-то было произведено перезахоронение в общую братскую могилу. И сейчас там — в трех километрах отсюда, в Печищах, — установлен мемориал, посвященный красноармейцам, погибшим в местных боях в годы Великой Отечественной войны.

Печищи открылись посреди леса двумя огромными полями и колхозными строениями вокруг густой россыпи домов. Первое, что мы увидели, — конезавод: жеребцы — серый и гнедой — выезжались за оградой конюхами; лошади гарцевали, пар валил из их ноздрей; хлопал кнут.

В конце главной улицы, шедшей через все село, мы нашли гранитную глыбу с барельефом — памятник Герою Советского Союза Петру Афанасьевичу Мирошниченко, лейтенанту, командиру взвода пешей разведки, повторившему в двадцать два своих года подвиг Александра Матросова.

На площади перед сельским правлением был разбит сквер, посреди которого стояла четырехметровая статуя женщины с ребенком на руках. По периметру сквера были уложены мраморные плиты. Среди имен, высеченных на них, имени деда мы не нашли. Восемьсот семьдесят пять фамилий мы пробормотали вслух друг за другом. Иногда приходилось приподнимать с плит венки с искусственными цветами. Отогревались в машине.

В правлении нас встретил председатель: полный, в пиджаке, с радушным лицом и голубыми глазами, он достал бумаги, пришедшие в прошлом году из военкомата Светлогорска. Он нашел имя деда в списке, который должен был пополнить здешний мемориал, и радостно ткнул в него пальцем.

Мы по очереди вчитались в приказ, всмотрелись в список, все верно.

— Вы понимаете, — сказал председатель, — в 1975 году перезахоронили из Страковичей двадцать шесть бойцов. А вот имена не внесли. Почему? Забыли? Ничего не понятно. Но в этом году ко Дню Победы мы три дополнительных плиты заказали. Установим и торжественно откроем. Приезжайте. Будем очень рады.

Решили еще раз сходить к мемориалу и уже после поехать, потому что смеркалось. 

— Куда уж вы? — сказал председатель. — Оставайтесь у нас, здесь. Я вам в красном уголке постели сооружу. Да и посидим, помянем павших.

Председатель снял телефонную трубку.

— Мария, здравствуй. Милая, гости у нас сегодня. Постели надобно устроить. И выпить-закусить — сама понимаешь. Давай, милая, ждем.

За окном в свете уже зажегшегося фонаря летел и искрился снег.

— Интересно, а где дзоты располагались? — спросил я.

— Какие дзоты? — обернулся председатель. 

Я пересказал описание боя. 

— А так то, наверное, на этом поле, за которым лес страковский.

Председатель подошел к окну и указал пальцем на сгущающуюся от сумерек и снегопада тьму поля.

Пришла Мария, рослая женщина с озабоченным лицом. Поздоровалась за руку. Развернула одеяло, достала кастрюлю с картошкой и гуляшом, из которой повалил пар. Вынула из шкафа, обвешанного грамотами и вымпелами, тарелки, стаканы, початую бутылку водки, банку с огурцами.

Скоро водка закончилась, картошку доскребли. 

— Пойдемте, покажу ваш блиндаж, — сказал председатель.

В красном уголке по сторонам гипсового бюста Ленина стояли два разложенных кресла-кровати. Они были завалены перинами и лоскутными одеялами.

Поздравили друг друга с Новым годом и распрощались.

Отец задремал, а в полночь я пошел гулять.

Долго шел по полю, — по пояс в снегу, оглядываясь на бугры, на лес. 

Наконец лег.

Скоро услышал, как хрупает снег под шагами: отец видел меня в окно и нашел по следам.

Папа лег рядом и мы оба теперь смотрели в небо. 

Пока не закружилась голова под бездной подслеповатых, мигающих от мороза звезд.♦

2012

PayPal a.ilichevskii@gmail.com
Webmoney (рубли) R785884690958
Webmoney (доллары) Z465308010812
Webmoney (евро) E147012220716